Федор Васильевич Викулов по профессии художник и скульптор. Его работы экспонировались на всесоюзных и республиканских выставках, а также и на международных — в Париже, Нью-Йорке, Брюсселе.
Родился Ф. В. Викулов в 1919 году в селе Слободчики Усть-Ишимского района Омской области. Его юность и начало творческой деятельности были неразрывно связаны с древним русским городом Тобольском. Здесь, в знаменитой Тобольской косторезной артели, произошло становление будущего художника и скульптора. Автор автобиографической повести "Шаман из бивня мамонта", опубликованной в журнале "Наш современник" в 1987 году. Здесь приводится первая глава повести - "Наводнение", посвященная детству автора, проведенному в Слободчиках.
Наводнение
Весна наступала стремительно. Маленькие речки быстро переполнились талой водой и вышли из берегов. Холодные мутные потоки хлынули на поля и луга, угрожая затопить села и деревни.
В Слободчиках днем и ночью был слышен скрип телег, испуганное ржание лошадей, тревожный людской говор. Нескончаемым потоком двигались сюда и обозы со скарбом к верховьям речки Тентис. Там народ надеялся спасти свое имущество и скот. Но вода была проворнее людей. Она в считанные часы затопила дорогу, и люди брели по колено, а кто и по пояс в ледяной воде. Тяжелогруженые телеги застревали в дорожных выбоинах, скрытых под водой, и тогда мужчины собирались у таких выбоин и молча вытаскивали телеги. Все спешили прорваться к спасительной высоте.
Дорога, до самого горизонта, скрылась под водой. Идти становилось труднее. Люди то и дело оступались в выбоины и придорожные канавы.
Овец сносило. Они жалобно блеяли, пытались плыть против течения, но их уносило все дальше и дальше, в кусты, где они и тонули.
Вдруг какая-то баба, сидевшая на огромном возу, заорала:
- А дальше, поди, ишшо глыбже?!
Другие бабы разом заголосили, напуганные ребятишки заплакали, мужики заругались. Началась паника.
Но за поворотом показалась земля: кусок дороги, кусты, светло-зеленая травка. Тревога и страхи улеглись, шум понемногу стал стихать. И несмотря на то, что погибло много скота, люди радовались, ведь сами они спаслись.
Почти вся наша семья двигалась едва ли не в конце потока беженцев. Ехали на двух телегах: на первой сидели сестры Клава и Маруся, привязанные к возу опоясками, чтобы не свалились. Отец брел сбоку. На другой телеге ехали Петр, Михаил и я. Мать с Шуркой были далеко впереди — они ушли несколько раньше нас и угнали с собой скот.
Наконец мы добрались до маленькой, вросшей в землю избушки, хитро смотревшей на нас единственным, тускло поблескивавшим окошечком. Около избушки стояли две груженные скарбом телеги, и дымил разведенный матерью костерок. Из избушки торопливо вышел дедушка Егор.
— Все целы? — спросил он у отца.
— Все, — коротко ответил тот и, сев на землю у костра, стал снимать сапоги.
— Дина! Переодеть сухонького нету?
Пока отец переодевался, пока пил водку чтобы прогреться, мы с сестренками, осмотрели избушку, и направились было к речке, но дедушка Егор закричал на нас I
— Вы чего разбегались! На змей напоретесь: их тут тьма!
Это охладило нас, и мы тревожно поглядывая себе под ноги, побрели к избушке.
Места здешние я знал хорошо, интересного тут было много. Но постоянный контроль со стороны старших, а также запрет отлучаться куда-либо были нестерпимы. Поэтому, когда Михаил, рыбак, снабжавший нашу семью рыбой, собрался в Слободчики, я стал уговаривать отца отпустить меня. Уж очень хотелось посмотреть, что творилось в селе.
Лодка могла вместить не более десяти человек, а ехать собрались многие: бабушка Настасья, мама с братом Михаилом, Гришка Костылев, озорной парень с большим рыжим чубом, и небольшого росточка аккуратненький мужичок Федор Толстых. Гришка был другом нашей семьи и жил почти напротив дома дедушки Егора.
Погрузившись со своими туесками и корзинами, бабы с нетерпением ждали отплытия. Лодка вот-вот должна была отчалить, когда отец вдруг сказал Михаилу:
— Вон на носу место осталось. Возьми, что ли, его! — и он подтолкнул меня к лодке.
— Лезь скорее! Лезь! А то оставят! — шептал Гришка, подмигивая и пропуская меня в носовую часть лодки.
День был теплый и солнечный. Настроение у всех — хорошее, весеннее. Бабы говорили не умолкая.
Быстро мелькающие берега и легкий ветерок пьянили.
В разливе мы оказались как-то неожиданно. Берегов вдруг не стало. Перед глазами, куда ни глянь, только вода и кусты, да небо и солнце. Но и небо, и солнце были над этими бескрайними водными просторами какие-то особенные. Торчащие из воды деревья скрывали горизонт, и это вселяло в душу непонятную тревогу. Казалось, что отныне все так и останется под водой. Подгоняемая парой дружных весел, лодка стремительно неслась по течению. Мелькали деревья, кусты. Проплывали стороной растрепанные копны и даже целые стога сена, вырванные с корнем деревья, трупы животных. Чем дальше мы плыли, тем больше представало перед нами ужасающих картин.
Горькое сострадание вызывали зайчишки, плывущие на каких-то корягах, робко прижавшиеся друг к дружке.
И вдруг я увидел, что наперерез лодке плывет змея.
— Змея! — неосторожно вырвалось у меня.
— Где?! — испуганно закричали, повскакав со своих мест, бабы и, поднимая подолы юбок, взобрались с ногами на лавки, угрожая опрокинуть лодку.
— Да не тут, вон там! — указал Михаил веслом на змею. — Садитесь, а то вывалитесь.
Змея плыла быстро, приподняв над водой голову. Ее. нисколько не смущало наше приближение. Казалось, она решила попасть именно к нам в лодку.
—Как бы она не прыгнула, — тревожно сказала мать.
— А мы ее встретим, тетя Дина не беспокойтесь! — Гришка снял с уключины весло и, встав коленями на сиденье, приготовился отразить нападение змеи. Когда змея была метрах в двух от лодки. Гришка ударил ее веслом. Весло оглушительно хлопнуло по воде и раскололось. Нас обрызгало холодной водой. А змея увернулась, но в следующее мгновение Михаил снес ей голову, ловким ударом своего весла.
Дальше, до самого села, плыли без приключений.
Встреча с гадюкой дала бабам пищу для разговора о змеях. Говорили они громко, перебивая друг друга. Только более громогласным удавалось рассказать свои истории до конца. И истории эти одна страшнее другой. В них трудно было отличить быль, от небылицы.
Особенно усердствовала черненькая бабенка Бочанчиха. Она уже рассказала одну историю, но мучилась оттого, что никак не удавалось рассказать другую, более интересную. Несколько раз она начинала, но ее перебивали. Ведь каждой хотелось рассказать свое. Когда еще представится такой случай — сидеть сложа руки да судачить.
Но вот Бочанчихе удалось-таки взять свое:
— Еще когда в девках была, у нас в Сорокиной случился такой случай. Парень один зимой за сеном у поехал. Собирает одонки, смотрит, на самой земле лежит змея, колечком скрутилась. Он вилами попробовал— вилы аж зазвенели. Как каменная - змея-то, заколела. Ну, уложил он сено, увязал, да и -змею на -воз забросил. Дай, думает, попробую отогреть ее, говорят, оттаивают они. Ну, привез он ее домой, матери своей показал, а та из избы гонит. Куды ты, говорит, с такой поганью лезешь, выбрось ее, а то беду наживешь. Только он не послушал ее и положил-таки змею на печку, на горяченькое местечко. Ну, помыл руки, сел за стол. Мать достала из печки похлебки, налила .ему. Ест это он, а сам все к печке. Поднимет занавеску, посмотрит, не оттаяла ли змея, да опять за стол. Потом мать каши ему дала. Поел да чаю попил. Про змею и забыл. Потом вспомнил, бросился к печке, отодвинул занавеску, а она, бабоньки, тут как тут: в глаза ему глянула, да за щеку его хвать!. Закричала мать. Отец с улицы прибежал. Змею ту на куски всю изрубили топором, а куски все шевелятся. На, улицу, на снег их покидал, там они и позамерзали.
— А парень-то? С парнем-то что? — загалдели бабы.
— А парень-то, — продолжала довольная Бочанчиха. — Парень-то пожил немного. Еле отходили его. И потом вскорости зачах и умер.
— А у нас — начала было невестка Екатерининых, но лодка подплывала уже к селу, бабы зашевелились, ощупывая каждая свои вещи — целы ли.
Село лежало на левом, северном берегу речки Тентис. Немного Не доходя нашего домика, русло поворачивало на юг, к церкви, возвышавшейся на холме. К селу примыкали два озера. На севере — длинное, неглубокое, вытянувшееся вдоль всего села Топучее, на востоке — большим кольцом - Бурень. В центре Буреня виднелся очень красивый зеленый остров с роскошной, березовой рощей. В роще — сельское кладбище. Летом, в засушливые годы, часть Буреня пересыхала, образуя узкий перешеек, и остров с кладбищем превращался в полуостров.
Село стало неузнаваемым; Большая часть дворов оказалась под водой. Незалитыми остались всего лишь несколько усадеб на, возвышенности. В самом центре села вода подступала к фундаменту красивого; с резными наличниками. Народного дома — единственного во всем селе крытого железом и когда-то принадлежавшего очень богатому торговцу Михаилу Шамбауму. Рядом стоял другой дом — деревянный, двухэтажный с заколоченными окнами — брата Михаила Шаумбаума — Израя. Сам Израй, старый и одинокий, давно покинутый детьми Яковом и Верой, уехавшими в Омск проживать отцовские деньги, жил теперь неподалеку, в другом своем доме — добротном с многочисленными пристройками, с чудесным зеленым двором покрытым зеленым ковром душистой ромашки. Теперь вся усадьба Израя была залита водой, которая взобравшись по ступенькам парадного крыльца, подступала к двери.
Не затопила вода только холм, на котором высилась церковь с большой поповской усадьбой.
Мне всегда казалось, что дом наш стоит на высоком месте. Когда же мы подплыли к нему, воды было до полутора метров. Более того огромная масса воды устремлялась из переполненного русла реки вдоль по улице и образовывала перекат. Течение было настолько стремительным, что лодка неслась стрелой даже без весел, и Михаил направил ее не во двор, где лодка могла разбиться или в лучшем случае опрокинуться, а на широкую улицу.
Нас с головокружительной быстротой швырнуло в сторону и понесло мимо, к озеру Буреню. Только у дома Израя гребцам удалось справиться с течением, и то благодаря тому лишь, что Михаил направил лодку вплотную к заборам. Так, крадучись, и плыли вдоль заборов, благо течение здесь было не такое сильное.
И вот мы снова перед нашей усадьбой. Нижняя часть плотного тесового забора сорвана течением, а верхняя держится каким-то чудом на горизонтальной перекладине. Хлынувший откуда-то мощный водяной ноток снова чуть было не отбросил нас от дома, но люди, сидевшие в лодке, стали цепляться за качающийся на волнах забор и удержали лодку.
Мне удалось открыть окно в спальню. Взобравшись на подоконник, я принял от матери большой, зеленый эмалированный чайник, полный молока, два туеска, тоже с молоком, и небольшую корзинку. Вслед за мной в окно влезла мать, и лодка отчалила.
В опустевшем доме было скучно. Смотреть на брошенные избы, наполовину залитые водой, и слушать вой ветра да грозные удары волн, от которых содрогался весь дом, мне надоело. Казалось, село обезлюдело. Но изредка, когда непогода особенно свирепствовала, вдруг появлялась утлая лодочка «душегубка». Это отправлялся на прогулку латыш Густав, молокан. Он выплывал на самую быстрину и, преодолевая сильное течение, плыл навстречу волнам и ветру, а немного погодя затягивал песню на. своем родном языке. Ни я, ни мать не понимали слов, но по жалобному напеву чувствовали тоску певца по его далекой родине и морским просторам. Лодка плыла все дальше и дальше, то утопая в волнах, то высоко вздымаясь на белых гребнях.
Возвращался Густав с прогулки поздно, без песен. Его лодочка стрелой проносилась мимо нашего дома, сворачивала направо, в сторону церкви и причаливала к крылечку ветхого домика, в котором жил молокан.
В тихую погоду появлялся другой пловец — Израй. Он держал путь к своему старому подворью. Там, на большой сухой лужайке, паслись .его овцы. Израй возил им в огромных ушатах корм. Ушат стоял в носовой части, а сам Израй сидел в середине лодки, на дне.
Поравнявшись с нашим домом, где по улице даже в самую тихую погоду гуляли небольшие волны; Израй вдруг ложился на дно, продолжая грести веслом то с одной стороны, то с другой. Ни головы, ни ног Израя не было видно. Над бортами лодки возвышались только ушат да огромный колыхающийся купол живота и быстро мелькающее весло.
Я не понимал, как мог Израй управлять таким образом лодкой. Наверное, все же ориентиром ему служила крыша двухэтажного дома Петровых. Миновав бурный перекат, Израй садился и снова. как ни в чем не бывало, плыл дальше. Страх покидал его. Вскоре слышно было, как он ласково подзывал своих овечек:
— Масеньки! Масеньки! Маси!
И они, благодарные, отвечали ему нежным блеянием.
На обратном пути он просто ложился в лодку, и течение проносило его мимо нас, как не раз проносило какую-нибудь старую колоду.
Почти каждый день приплывал Михаил. Он привозил молоко, мясо, сухие дрова и увозил приготовленную матерью еду.
Однажды он появился с братьями и соорудил мостик-переход от крыльца дома до скотного двора. Когда вода пошла на убыль, Михаил привез домой Клаву с Марусей, приезд которых доставил нам с Матерью немало хлопот. Девочек нельзя было .оставить без присмотра ни на минуту: они то и дело взбирались на подоконники и могли оттуда упасть воду и утонуть.
Вскоре, ко всеобщей радости, вода сошла. Лишь страшные разрушения напоминали отныне о пережитом бедствии.
Вернулись в село жители, измаявшиеся вдали от домов своих.
Вернулись и наши; отец и братья. Починили забор. Водворили, на место сорванное водой крыльцо, завозни и стали понемногу наводить порядок.
